Резкий ответ президента Путина корреспонденту “Le Mond” на пресс-конференции в Брюсселе, вызвавший скандал в прессе, российской и западной, помимо всего прочего, еще раз продемонстрировал: Чечня для России остается самой больной проблемой. Больной настолько, что обычная журналистская настойчивость (в вопросе не было ничего сенсационного – подход французской прессы к этой теме в России давно и хорошо известен) фактически вызвала невротическую реакцию государственного лидера. Который, к тому же, в силу своей основной профессии (как выражаются российские газеты) безукоризненно владеет искусством “властвовать собой”.
Пресса принялась строить догадки: что случилось с президентом?
Время новостей на следующий день после злополучной конференции опубликовало статью под названием “Приглашение к обрезанию”.
Газета считает, что президента спровоцировали: “Очевидно, что Путин на пресс-конференции “сорвался”, но очевидно и то, что это не был случайный срыв”.
Все дело, как оказалось, было в Дании. По свидетельству чиновников, участвовавших в переговорах, “все попытки Путина, главы Еврокомиссии Романо Проди и Верховного представителя ЕС по внешней политике и безопасности Хавьера Соланы вести содержательную беседу по отношениям России и Евросоюза наталкивались на демонстративную и безапелляционную критику действий Москвы в Чечне со стороны датского премьера Андерса-Фога Расмуссена”. По данным из “осведомленных источников”, разговор шел на повышенных тонах, “сверкали искры”.
Один из участников переговоров даже заметил: “Датское председательство в ЕС надолго запомнят не только в Москве, но и в Брюсселе”.
А по мнению еженедельника Консерватор, попытки Путина объясниться с европейскими лидерами больше всего напоминали разговор глухих: “Европейцы продолжают талдычить – Масхадов, переговоры, ОБСЕ, а Путин – терроризм, бен Ладен, внутреннее дело”.
Притом, что, с российской точки зрения, теракт в Москве, безусловно, подтвердил правоту Кремля, давно и решительно отвергавшего европейские призывы договориться с Масхадовым: “Лицо терроризма теперь явлено всему миру. Как и то, что Россия воюет в целях самообороны”.
И, однако, датский премьер, заговорив на саммите о Чечне, подчеркнул, что решение чеченской проблемы следует искать, скорее, в области политики.
Еще более радикально высказался датский общественный деятель, исполнявший функции пресс-секретаря Всемирного чеченского конгресса, Уле-Стиг Андерсен: “Правительство России получает политическую и экономическую прибыль от чеченской войны. Оно не способно отделить законно избранного Масхадова от Бараева и Басаева… Выборы 1997 года проходили под международным наблюдением, в том числе и ОБСЕ”. Таков приговор России общественного мнения Объединенной Европы, подводит итог Консерватор.
Виталий Третьяков в Российской газете подчеркивает, что Путин, судя по всему, отвечал не одному только французскому журналисту. Ответ был дан всем многочисленным критикам России на Западе, публичные рассуждения которых сводятся к следующему: захват заложников в Москве – это, конечно, плохо. “Но русские и Россия в целом, во-первых, сами виноваты, а во-вторых, они еще хуже этих террористов”.
Третьяков, основываясь, в частности, на своем личном опыте общения с западными коллегами, предполагает, что на переговорах в Брюсселе Путин мог услышать примерно следующее: “При освобождении заложников вы действовали правильно. И, конечно, без подавления вооруженного сопротивления вы не имеете возможности перейти к политическим методам решения чеченской проблемы. Но публично мы этого сказать не можем – у нас общественное мнение, у нас свободная пресса, которые убеждены, что чеченские террористы – это борцы за независимость маленького и гордого народа от имперского гнета народа большого и не очень хорошего”. И ни напоминания о необходимости борьбы с международным терроризмом, ни ссылки на Америку в таких случаях не помогают, замечает Третьяков. Для Европы американцы – особый случай, и к тому же “они действуют как-то аккуратнее”.
Словом, Путин в Брюсселе, как считает Третьяков, ответил “сразу всем тем, кто полагает, что как раз целостностью и безопасностью России можно поступиться – ради того, чтобы восторжествовали некие высшие ценности гуманизма и прав человека: Россия – это все-таки не мы сами. Да и большая она – от нее не убудет”.
Так что эмоциональный выпад президента, по мнению Виталия Третьякова, был оправдан – во всем, кроме концовки, без сомнения, представляющей из себя вопиющее отступление от норм дипломатического этикета. “Но всякий русский, который более или менее регулярно ведет аналогичные дискуссии на Западе, – продолжает автор, – знает, что иногда просто хочется матерно выругаться”. Этого президент не сделал, хотя, “судя по всему, ему очень хотелось”. Таким образом, как считает Виталий Третьяков, “малым дипломатическим промахом Владимир Путин увильнул от большого”.
Обозреватель Известий Максим Соколов, со своей стороны, подтверждает, что “чтение западной прессы о России может подвигнуть самого кроткого человека к неистовым желаниям”.
И, однако, с точки зрения Соколова, брюссельская задача имела совсем простое решение, упущенное президентом и его окружением: “Вместо того, чтобы в упор не видеть датского премьера Расмуссена и по возможности с ним вообще не встречаться (на то и есть служба протокола, чтобы решать такие задачи), В.В.Путин с ним вполне дружелюбиво пересекся и дал Расмуссену ласково обнимать себя за талию, каковые объятия нимало не помешали премьеру дружественной страны тут же обличить политику РФ в Чечне”.
Конечно, замечает Соколов, “психологически трудно обдавать ледяным презрением человека, идущего с распростертыми объятиями, хотя бы и цена его объятий была доподлинно известна, но что же из того, что трудно – работа главы государства вообще трудна”.
А зато, замечает автор, “воздержание от обоих видов человеческой слабости – и от объятий с датчанином, и от речей касательно обрезания – сообщило бы визиту в Брюссель то державное достоинство, которое никакому государству еще не вредило”.
Надо сказать, что это внушение в адрес президента – из числа самых мягких. Многие издания по поводу президентской эскапады выразились намного более определенно.
“Фраза, конечно, роскошная, – комментирует Новая газета. – Если бы ее произнес младший референт в посольстве, то референта уволили бы с волчьим билетом за оскорбление национальных мусульманских обычаев. Но так как ее произнес президент, она станет в один ряд со знаменитыми изречениями типа: “Париж стоит обедни”. Или: “Хотели, как лучше, получилось, как всегда”. Или: “В сортире замочим”.
И впрямь: как обещает газета Коммерсант, последняя президентская фраза сразу стала претендовать на то, чтобы полностью затмить выработавшее свой пиар-ресурс выражение насчет террористов в сортире.
Кроме того, Новая газета, как и многие издания, вспомнила в связи с брюссельским скандалом нашумевшую выходку Хрущева в ООН. Кое-кому из присутствовавших временами начинало мерещиться некое “дежавю”, а именно: они ожидали увидеть, что “Путин вот-вот вытащит ботинок и начнет лупить им по столу в этом строгом дворце, носящем имя выдающегося европейского гуманиста Юстуса Липсиуса”.
Речь идет, естественно, о русскоязычных участниках встречи – поскольку путинскую фразу синхронисты, как оказалось, попросту не перевели – не рискнули. И на Западе, как утверждают наши газеты, обо всем узнали из российских СМИ.
Время новостей приводит цитату из статьи в парижской “Liberation”: “У Путина отказали тормоза… Он угрожал лишить мужского достоинства журналиста, задавшего кощунственный вопрос”.
Конечно, президентский ответ вполне допускает совершенно иное толкование, сокрушенно замечает Время новостей, но ведь ясно же: “западные СМИ всегда будут делать акцент на том, что европейские и российские критерии политкорректности отличаются друг от друга”. Что ж, трудно с этим не согласиться.
Впрочем, как заметила Независимая газета, “западным экспертам легко ерничать – это не их президент. А для россиян это вопрос национальной чести”. Довольно уж и того, что наговорил на разных саммитах и по разным поводам Борис Николаевич. Пора, пора предстать перед Европой с новым политическим словарем и новым выражением лица (вот и Леонид Парфенов огорченно процитировал в своей программе блоковскую строчку: “Мы обернемся к вам своею азиатской рожей”).
И вообще, следует иметь в виду, подчеркивает НГ, что “проблема речевой культуры государственных лидеров – проблема не столько языковая, сколько политическая”. Не стоит забывать, что “умение держать язык за зубами – общепринятый в среде мировой политической элиты критерий профессионализма”. Недаром западные лидеры на официальных мероприятиях говорят столь же скучно и формально, как в свое время советские босы – “только без бумажки и с улыбкой в пол-лица”.
С российским же президентом, по мнению НГ дурную шутку сыграл пресловутый “воздух свободы” – свободы от профессиональной сдержанности.
Став публичным политиком после долгих лет работы “в самой молчаливой организации”, Путин внезапно обнаружил, что умеет “держать аудиторию”. Выяснилось, что слушают его с интересом, охотно цитируют, толкуют и перетолковывают, и вскоре, замечает газета, президент стал несколько злоупотреблять своим ораторским талантом.
Особенно во время зарубежных пресс-конференций. Здесь у него, как считает НГ, нередко не срабатывает “биологический таймер”, подсказывающий каждому участнику встречи, когда пора закругляться. Путин, как правило, говорит всегда намного дольше своего визави и хозяина. “Хуже того, он говорит интереснее”. Во всяком случае, с журналистской точки зрения. И это, конечно, не может нравиться “принимающей стороне”: “Кому же хочется выглядеть второстепенным персонажем, тем более у себя дома?”
Конечно, обрывать гостя не принято, но стоит иметь в виду, что неуважение к регламенту влечет за собой многие неприятные последствия для нарушителя. Более того, оратор, неспособный вовремя остановиться, бывает наказан уж тем, что “у него обязательно слетит с языка что-нибудь несусветное. Просто так, нечаянно сорвется, а люди бог знает что подумают…”
И все же нельзя не заметить, что вся эта дискуссия о президентских манерах и стилистике речи лишь на короткое время отвлекла внимание прессы от главного, сущностного вопроса, нерешенность (и нерешаемость) которого и спровоцировала брюссельский казус. Как быть с Чечней? Политики и обозреватели не оставляют попыток найти ответ.
Как заметил в интервью журналу Огонек известный политолог Сергей Караганов, тот, сумеет ответить, может рассчитывать на Нобелевскую премию мира.
Сам Караганов на высокую награду не претендует. Отпустить Чечню, по его мнению, – не решение проблемы. Во всяком случае, для тех, кто еще помнит о последствиях хасавюртских соглашений. После Хасавюрта, как неоднократно говорилось, не стало ни спокойнее, ни безопаснее: “Напротив, Чечня стала еще большим рассадником криминальной заразы. Она превратилась в рай для террористов, наркоторговцев, работорговцев, похитителей людей, покрылась сетью террористических школ, как Афганистан”. В итоге все закончилось попытками боевиков расширить свою территорию за счет Афганистана и выйти к Черному морю.
Ничего другого нет смысла ожидать и теперь: “Получив независимость, чеченцы будут летать в арабские государства и привозить оттуда все, что привозили раньше – оружие, наркотики, – и переправлять это тайными тропами в Россию”.
Караганов считает, что все разговоры о “налаживании мирной жизни в Чечне не имеют смысла: “Там люди пока что не собираются налаживать жизнь и вряд ли смогут мирное жить в обозримом будущем. У них другой род занятий”. Во всяком случае, по мнению политолога, это верно для большей части чеченского общества: “Там особая горская культура, которая считает допустимыми такие виды деятельности, которые недопустимы в остальном мире”.
И потому, хотя, как считает Караганов, в России мало кто был бы против отделения Чечни, не следует идти на поводу у сепаратистов: “Потому что призыв к сепаратизму – это на 90 процентов призыв к кровопролитию и вооруженному насилию”. (В качестве едва ли не единственного исключения можно вспомнить мирный развод между Чехией и Словакией).
Да и сам политкорректный принцип “право наций на самоопределение, вплоть до отделения”, ставший благодаря США и ООН некой “либеральной догмой”, юридически незаконен, поскольку не заложен в устав ООН.
А современных обстоятельствах, добавляет Караганов, он стал “не просто незаконным, не только вредным, но еще и преступным: “Потому что либо ведет к череде бесконечных военных конфликтов, либо к созданию недееспособных государств”.
Между тем известный специалист по чеченским проблемам Эмиль Паин подчеркивает в своей статье в еженедельнике Московские новости, что при сравнении внешне аналогичных ситуаций в Палестине и в Чечне многие в России приходят к простой мысли: “все исламисты одинаковы, они все враждебны нашему цивилизованному миру, следовательно, с ними можно только воевать”.
Нельзя не заметить, что подобные клише абсолютно симметричны высказываниям сторонников бен Ладена “об извечной порочности иудео-христианского мира”.
Тем не менее, как считает автор, стоило бы, оставив в стороне эти голословные утверждения, заняться сравнительным анализом политических ошибок и в палестинском, и в чеченском урегулировании.
Прежде всего, стоит отметить, что оба этих процесса были в некотором смысле “весьма доходным политически бизнесом: трое его участников заработали нобелевские премии мира, политики выигрывали выборы, получали почетные посты”. Однако при этом они, как считает автор, проявляли явное нежелание думать о будущем разоренных территорий и “вжившихся в войну” людей.
Заключив мирные договоры, политики в обоих случаях успокоились – дальнейшее их мало интересовало. “Однако если люди годами развивали в себе чувство ненависти к врагу, то вряд ли можно ожидать, что сразу после подписания мирного договора они возлюбят врага своего”. Точно также нелепо было бы ожидать от лидеров вооруженной оппозиции, пришедших к власти, заинтересованности в развитии демократии. “И нужно ли удивляться, что кривая вывела оба региона и к вооруженному сепаратизму, и к терроризму?”
Сегодня всем ясно, что мирным договором ограничиваться нельзя. Главным вопросом остается: “Как вытащить боевиков из окопов?”
По мнению автора, попытка “чеченизации” антитеррористической компании (прежде всего – создания чеченского МВД) доказывает, что власть признает: прежними методами действовать нельзя. Однако и эффективность новых методов вызывает сомнения: “При нынешних настроениях в Чечне кажется маловероятным, что значительная часть ее молодежи вольется в чеченский ОМОН с искренним желанием воевать на стороне федералов”. Скорее можно поверить военным специалистам, предупреждающим, что боевики попытаются использовать отряды чеченской милиции для своей легализации и продолжения борьбы.
Кроме того, вряд ли “чеченизация” милиции привет к сокращению потерь среди военных, поскольку основная роль в “антитеррористической операции” все равно остается за ними: чеченской милиции они не доверяют, и не без оснований.
В общем, как пишет Эмиль Паин, “чеченизация” – это скорее старая стратегия в новой одежде. Он предлагает новый кремлевский курс назвать для соблюдения приличий переходным: “Федеральная власть понимает, что по-старому решать проблему нельзя, а как это делать по-новому – еще не знает”.
Однако есть те, кто знает – или считает, что знает. Вот рецепт лечения чеченской проблемы от Руслана Хасбулатова, участника недавнего чеченского конгресса в Дании (интервью с ним опубликовал еженедельник Собеседник).
Хасбулатов считает, что прежде всего нужно остановить войну. После вывода войск, “уже через месяц, с помощью международного сообщества создать некий фонд по проведению восстановительных работ”.
Одной Россия с этим не справиться: “По расчетам экономистов, ущерб, нанесенный двумя войнами, составляет от $120 до $150 млрд. Это 3-4 российских бюджета”.
Затем следует “быстро возродить основные институты жизнеобеспечения”. И тогда, как считает Руслан Имранович, чеченцы вернутся на родину: “Они очень привязаны к своим аулам. По крайней мере 90 процентов чеченцев переселятся из собственно России на Кавказ”.
Если же война будет продолжена, России следует приготовиться к новым терактам: “Это неизбежно. Сегодня в Чечне происходит убийство народа. А раз так, то среди этого народа всегда будут появляться отчаянные ребята, которые не будут жалеть себя. Возможен еще худший вариант, чем на Дубровке”.
Продолжение войны, еще раз подчеркнул Хасбулатов – “не что иное, как формирование террористов, приглашение их на территорию России”.
Кроме того, Хасбулатов утверждает, что время для заключения мирного договора между Чечней и Россией упущено: “Теперь те , кто воюет, говорят: нам не нужен мир любой ценой, на нужен мир на определенных условиях”. И заявления Кремля о несогласии на переговоры, с точки зрения чеченцев, выглядит нелепо: “Можно подумать, от Кремля что-то зависит. Если бы от него что-то зависело, он бы не вел четвертый год эту войну”.
К тому же, подчеркивает Руслан Хасбулатов, настроения в Чечне и на всем Северном Кавказе сегодня сильно радикализировались: “Если взять статистику по всему региону – от Дагестана до приграничья с Абхазией, обнаружится, что 60-80 процентов молодежи здесь – безработные”. Именно эти молодые люди, которые “смотрят на дворцы местных нуворишей с завистью и злобой, а по телевизору им показывают картинки красивой жизни”, и пополняют ряды боевиков, готовясь взорвать и свою республику, и весь Северный Кавказ.
И вообще – следует помнить, подчеркнул Хасбулатов, “Кавказ – это не Россия”. Боевики, по его сведениям, нисколько не ослабели, чувствуют себя вполне уверенно, и получают помощь “не из-за границы, а с самого Северного Кавказа”. Все идет к тому, что вскоре все северокавказские республики перестанут быть российскими.
Нельзя не заметить, что этот прогноз, и он, в общем, вполне соотносится с оценкой ситуации с другой стороны, данной Сергеем Карагановым.
По мнению обозревателя газеты Время MN Леонида Радзиховского, прогнозы московских экспертов, независимо от их точки зрения, равно как и их рецепты по выходу из ситуации, имеют один недостаток: все они способны лишь обозначить направление пресловутого “политического процесса”, имея при этом мало отношения к реальности.
Оба выхода из ловушки – “беспощадно додавить гадину бандитизма до конца”, используя советский опыт с Прибалтикой и Западной Украиной, либо уйти из Чечни навсегда, как Франция из Алжира, – трудно реализуемы в нынешней российской ситуации.
“Ведь в дело вмешивается такой решающе важный “внечеченский” фактор, как мировая террористическая война, где Чечня – лишь один из фронтов”. И чтобы найти решение в таких условиях, необходимы “какие-то совсем новые политические действия”. Однако какие – власть, видимо, не знает. И потому, вне всякого сомнения, “чеченский кошмар останется в составе России”.
Надеяться при этом не на что: как известно, в Чечне погибло минимум 100 тысяч человек, пишет Радзиховский: “Значит, практически, в каждой семье кто-то погиб. Забудут они об этом, станут любить Россию, считать ее своей родиной? Пусть каждый сам поставит себя на место чеченца – и сам ответит на этот вопрос”.
Но даже если война прекратится, и солдаты уйдут, Чечня “останется для России центром: работорговли, наркоторговли, торговли оружием, подготовки террористов для действий внутри России и на экспорт”.
Да, Чечня останется субъектом федерации. И все остальные россияне даже смогут ездить туда без виз – “но только в танке. Никаких налогов, естественно, в Чечне никто собирать не станет, ни один российский закон там действовать не будет, а если мы станем проводить в Чечне набор в армию, то неплохо бы решить, в каких войсках нам нужнее чеченские призывники – в десантных, а может, в ракетно-ядерных?”
В каком же смысле Чечня может остаться в составе России? Да в том же, отвечает автор, “в каком воспалившийся аппендикс сохраняется в составе тела – если нет хирурга, способного спасти организм”.
Похоже, что миновать тему хирургического вмешательства при обсуждении чеченской проблемы не удается не только президенту. Все дело, естественно, в том, куда направить скальпель. И хорошо бы не опоздать…
А корреспондент “Mond” Лоран Зеккини, прославившийся после своего вопроса Путину, заявил в интервью Независимой газете, что готов приехать в Россию хоть сейчас – вдруг еще разок повезет на сенсацию?
